Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salems Lot]
Он вошел на цыпочках, и пояс со всякими приспособлениями — Кори уже два года работал на телефонную компанию — забавно позвякивал при каждом его шаге.
Бонни хихикнула и раскрыла объятия:
— Я тебя люблю, Кори. Ты прелесть.
Взгляд Кори наткнулся на темную тень под голубым нейлоном, и Кори сделался больше грубым, чем нервным. Он забыл про цыпочки, он пошел к ней, и, когда они соединились, где-то в лесу запела цикада.
4:00 пополудниБен Мерс откинулся на стуле, закончив дневную работу. Он отказался от прогулки в парке, чтобы отправиться обедать в Нортонам с чистой совестью, и писал почти весь день без перерыва.
Он встал и потянулся, весь взмокший от пота, прислушиваясь к хрусту собственных костей. Вытащил свежее полотенце и поторопился было в ванную — прежде чем все вернутся с работы и туда будет не протолпиться.
Не дойдя до двери, он вдруг развернулся и подошел к окну. Что-то бросилось ему в глаза. Не в городе — город передремывал день под небом того особого глубокого оттенка голубизны, которым славится Англия в конце лета.
Мартин Хауз. Отсюда, из окна, за асфальтовыми крышами двухэтажных домов на Джойнтер-авеню и за парком, полным детей, уже вернувшихся из школы, он выглядел миниатюрой, кукольным домиком. И это нравилось Бену. Отсюда Марстен Хауз выглядел как нечто, с чем можно совладать. Взять в руки и раздавить ладонями.
У дверей стоял автомобиль.
Бен замер с полотенцем через плечо, ощутив спазм необъяснимого ужаса. Губы его беззвучно шевельнулись, будто произнося слово, никому — и ему самому — непонятное.
5:00 пополудниМэттью Берк вышел из школы высшей ступени и направился к своему старенькому автомобилю.
В свои шестьдесят три — два года до законной отставки — он еще нес полную нагрузку уроков английского, плюс внеклассная работа. Осенью это была школьная постановка, и он только что закончил чтение трехактного фарса под названием «Проблемы Чарли».
Из совершенно непригодного большинства он выбрал дюжину способных кое-что запомнить и пересказать дрожащим монотонным голосом, а также двух-трех ребят, способных на большее.
По теории Мэтта, школьная постановка должна походить на миску «Кэмбелского супа»: абсолютно безвкусна, но никому не повредит. Родители придут в восторг, театральный критик из кэмберлендского «Лидера» захлебнется многосложными эпитетами — за что ему и платят. Героиня, — вероятно, на этот раз Рути Кроккет — влюбится в героя и, возможно, после премьеры потеряет девственность.
В свои шестьдесят три он все еще любил учительствовать. Недостаток строгости, не позволивший ему стать заместителем директора, самому Мэтту никогда не мешал. Он спокойно читал сонеты Шекспира среди летящих самолетиков и шариков жеваной бумаги; садился на кнопки и рассеянно их отбрасывал, распоряжаясь открыть 467-ю страницу грамматики; доставал сочинения из-под сверчков, лягушек в ящике, а один раз — из-под семифутовой черной змеи.
Дети его не особенно любили, но многие научились уважать, а некоторые даже поняли, что преданность делу и самоотверженность, как бы эксцентрично и унизительно они не выглядели, достойны уважения.
Он сильно нажал на акселератор — мотор заглох. Мэтт выждал, снова тронул машину и настроил радио на свой любимый рок-н-ролл.
Мэтт жил в маленьком домике на Таггарт Стрим-роуд и почти никого не видел. Он никогда не был женат и обходился без всяких родственников. Это был одинокий человек, но одиночество никак его не испортило.
Тени удлинились, вечер придал панораме города оттенки картин французских импрессионистов. Мэтт взглянул направо, увидел мельком Марстен Хауз — и взглянул снова.
— Ставни, — громко произнес он сквозь вскрики радио. Две отвалившихся прежде ставни снова закрывали окна, придавая дому слепой таинственный вид.
Он взглянул в зеркальце заднего обзора и увидел у двери машину. Он учительствовал в Салеме Лоте с 1952-го и ни разу не видел у этих дверей автомобиля.
— Там что, поселился кто-нибудь? — спросил он неизвестно кого и поехал дальше.
6:00 пополудниОтец Сьюзен, Билл Нортон, председатель городского управления, обнаружил, к своему удивлению, что ему нравится Бен Мерс. Билл, черноволосый, крупный, с телосложением грузовика, не пополнел и после пятидесяти. С разрешения отца он ушел из одиннадцатого класса во флот, а в двадцать четыре года вырвался оттуда и досдал школьные экзамены экстерном. Он не испытывал ненависти к интеллектуалам, свойственной многим людям его типа, но терпеть не мог кое-кого из длинноволосых мальчишек, которых приводила домой Сьюзен. Не то чтобы его бесили их волосы или одежда — он не мог переносить их несерьезного отношения к жизни. Он не разделял симпатий жены к Флойду Тиббитсу, но относился к нему лучше, чем к прочим: у Флойда была хорошая работа, и он мог считаться сравнительно серьезным. К тому же он был местным. Впрочем, Бен Мерс в каком-то смысле тоже.
— Ты не цепляйся к нему насчет волос и прочего, — предупредила Сьюзен, услыхав звонок. Она одела легкое зеленое платье и огромной зеленой заколкой собрала завитые волосы в свободный пучок.
Билл рассмеялся:
— Цепляюсь, когда есть к чему, Сюзи, дорогая. К тебе я никогда не цеплялся, ведь правда?
Она нервно улыбнулась ему и пошла открывать дверь.
Одежда вошедшего Биллу понравилась: простые синие джинсы, очень опрятные, и белая рубашка с закатанными рукавами.
— Бен, это — папа и мама, Билл и Анна Нортон. Мам, пап, это — Бен Мерс.
— Здравствуйте. Рад вас видеть.
Он немного скованно улыбнулся миссис Нортон, и та сказала:
— Здравствуйте, мистер Мерс. В первый раз в жизни вижу вблизи живого писателя. Сьюзен ужасно волновалась.
— Не беспокойтесь, я не читаю своих книг на память, — улыбнулся он.
— Привет, — Билл поднялся со стула. Он вышел из портлендских доков, и руки его помнили об этом. Но кисть Мерса не превратилась в Билловой ладони в желе, как это происходило с обычными садовыми «мальчиками от искусства», и Билл остался доволен. Он перешел к следующему испытанию:
— Хотите пива? Там стоит на льду, — и он махнул рукой в сторону задней веранды, которую сам пристроил. «Мальчики от искусства» неизменно отказывались, — очевидно, опасаясь размягчить мозги, и без того нетвердые.
— Ух, как я люблю пиво, — сказал Бен, и его улыбка удвоилась. — Давайте два или три.
Билл расхохотался:
— Вот это я понимаю! Пошли.
При звуке этого смеха с женщинами произошло нечто странное: брови Анны Нортон сдвинулись, а Сьюзен — облегченно разошлись, как будто беспокойство, освободив одну из них, перешло в другую.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});